Читаем без скачивания Мужчина, который забыл свою жену - Джон О`Фаррелл

Представьте, что на вас свалились подобные испытания, а в довершение бед матушка поселяется, дабы не оставлять в покое круглые сутки, — какой нормальный человек в состоянии это выдержать?

— Я не понимаю, почему Мадлен так внезапно исчезла. Не могу взять в толк. А ты понимаешь, Рон? Видишь, Рон тоже не понимает. Это абсолютно необъяснительно…

— Необъяснимо…

— Вот именно! Совершенно необъяснительно, да, Рон?

— Это необъяснимо.

— Совершенно. Видимо, надо обратиться в полицию? Да, следует позвонить в полицию. Рон, звони в полицию! Девять, девять, девять, дорогой. Три девятки.

— Погодите, не надо пока звонить в полицию, — вмешался я.

— Да ладно, я всё равно забыл номер, — подмигнул мне Рон.

— Девять, девять, девять, Рон. Раньше просто набирали номер, а сейчас всё на кнопках. Не понимаю, зачем нужно всё менять…

Рон, очевидно, пришел к тому же выводу, что и я: внезапное исчезновение его дочери вовсё не так таинственно.

— Но возможно, Джин… — Я помедлил, подбирая правильные слова. — Возможно, Мэдди просто нужно было немного свободного пространства?

— Свободного пространства? Да у неё полно пространства. Вы ведь переоборудовали чердак, верно? И стены в подвале обшили. Ты в курсе, Рон? Почему в нашем доме ты ничего подобного не сделаешь?

— У нас никогда не было подвала.

— Я имею в виду пространство для души — свободное от тягот, которые обрушились на неё в последнеё время. Возможно, ей просто захотелось побыть одной.

Мэдди отсутствовала всего тридцать шесть часов, и хотя можно понять Джин, ожидавшую от дочери разговора по душам, а не бегства, беседа с матерью вполне могла растянуться на всё это время. Я заверил Джин, что Мадлен скоро позвонит, но признал, что это «ненормально». Джин категорически определяет как «ненормальное» женский футбол, пирсинг в носу и телеведущих азиатского происхождения, сообщающих «наши новости».

Но в душе я по-прежнему тревожился. Бросить родителей одних, без всяких объяснений, — абсолютно не в духе Мэдди, которую я знал. Она всегда была чрезвычайно деликатна и внимательна к чувствам других людей. Когда стюардесса перед взлётом проводила инструктаж, Мэдди переживала, что никто не смотрит на неё. Обычная картина: сорок рядов пассажиров, беспечно листающих журналы, и одна внимательная мамочка в кресле у прохода, старательно кивающая и послушно поворачивающая голову в направлении аварийных выходов. В противоположность ей брюзга-муж считал откровенным хамством, когда сидящие впереди осмеливались откинуть спинки своих кресел.

Воспоминания натолкнули меня на одну мысль. Я знал, где хранятся паспорта. Если она действительно решила сбежать на несколько дней, это легко проверить. Я пробрался в спальню, к массивному викторианскому бюро у окна. Выдвинул ящичек с документами. Свидетельство о браке (удивительно, что его не пришлось сдавать), детские награды Мэдди за победы в плавании, прививочная карта собаки, корешки парковочных талонов, вероятно представлявшие романтическую ценность. Но мои подозрения оправдались. Мэдди сбежала! Человек, всю жизнь отодвигавший себя на второй план, вырвался из кокона обязательств и ответственности и просто улетел.

Я представил, как она в спешке пакует чемодан, пока родители выгуливают пса. Жаль, что мне не довелось видеть этой спонтанной демонстрации независимости. Но она не оставила записки, ни слова; верный признак кризиса — женщина дошла до последней черты. А потом я присел на краешек кровати и попытался представить, где бы она могла быть, — наконец-то поставить себя на место Мэдди.

Довольно жарко для апреля. Я воображал, как она ловко перепрыгивает с камня на камень, поближе к глубокому месту, где можно нырнуть. Останавливается на минуту, наслаждаясь простором — пустынной дугой её самого любимого пляжа на свете. Серо-зелёные холмы, окружающие залив, оживляют лишь несколько пасущихся в отдалении овец, но — ни одной машины на дороге вдоль моря. Здесь так тихо. Только «добрый шум», как говорила Мэдди, — волны, ветер и чайки.

Вижу, как Мэдди пристраивает рюкзак и полотенце в расселине скалы и готовится нырнуть. Вода холодная, но Мэдди всегда считала, что это не повод отказываться от купания. Решительный прыжок, всплеск. Красоту и грацию прыжка несколько смазала громкая брань по поводу ледяных весенних вод Атлантики. Но Мэдди отлично плавает, и я наблюдал, как она решительным брассом пересекает бухту. Летом здесь дежурили спасатели, но сейчас ей приходилось самостоятельно следить за течением и на всякий случай держаться поближе к берегу; и, возможно, она заметила местного парня, собиравшего плавник в дальнем конце пляжа, а тот, вероятно, краем глаза наблюдал за сумасшедшей купальщицей.

Когда холод добрался до костей, она вскарабкалась обратно на скалы. Она помнила, где можно выбраться наверх, — не забыла ни купание здесь много лет назад, ни бутылку вина, ни уютную палатку. Легкий весенний ветерок казался уже ледяным шквалом, крошечного полотенца едва хватало, чтобы укутать плечи. Человек на пляже разжёг костер, клубы белого дыма поплыли над дюнами. Хотелось, конечно, подойти и погреться у огня, но как-то неловко явиться перед совершенно незнакомым мужчиной в мокром купальнике, да ещё после безумного заплыва в абсолютно неподходящеё время года. С другой стороны, это же Ирландия. Народ здесь дружелюбен, все запросто обращаются друг к другу; просто подойти поболтать — совершенно нормальное дело.

Держа сандалии в руках, она побрела вдоль дюн, вдыхая чарующий запах горящего дерева. За облаком дыма не видно, человек всё ещё там или нет, и пришлось подойти довольно близко, прежде чем обратиться с дружеским приветствием.

— Добрый день, — ответил знакомый голос с выраженным английским акцентом.

И тут дым отнесло в сторону — прямо перед ней стоял, ласково улыбаясь, бывший муж и протягивал ей холщовую сумку.

— Я принес тебе кашемировый анорак{7}, — улыбнулся я. — Подумал, что ты можешь замёрзнуть.

Как только я догадался, куда могла сбежать Мэдди, совсем не трудно было последовать за ней. Самое трудное путешествие я всё равно уже совершил: сумел понять её. Мэдди смотрела на меня так, словно запуталась в собственных мыслях и никак не могла решить, какую же из них произнести вслух.

— Я тут развёл костер, чтоб ты могла согреться. Но я понимаю, что ты приехала сюда, чтобы отдохнуть от всего и всех, так что я сейчас уйду. Если захочешь потом встретиться, выпить и всё такое, то улетаю я только завтра, но я ни на чём не настаиваю. — С этими словами я повернулся и зашагал прочь.

Прошло несколько секунд, прежде чем Мэдди меня окликнула, а то я уже начал волноваться, что она и в самом деле позволит мне вот так просто уйти.

— Погоди! Не дури. Откуда ты?.. Как ты?.. С мамой и папой всё в порядке?

Вот тут я остановился и обернулся.

— У них всё хорошо. — И рассмеялся. — Слушай, ты неисправима! Всё время думаешь только о других!

— Мама не слишком расстроилась? Как ты догадался, что я здесь? Как ты меня разыскал?

— Просто вспомнил, что всякий раз, когда ты пугалась и нервничала — вой сирен на улице, рёв самолёта над головой — или просто проблемы наваливались, то обычно бормотала: «Вот бы сейчас оказаться в Баркликоув».

— И ты запомнил?

— А ты наконец взяла и сделала это! Я увидел, что паспорта нет, ну и рассудил… А потом заметил, что ты забыла свитер, и подумал: «Э, а он ей не помешал бы».

Мэдди уже оделась, щеки её раскраснелись от жара костра.

— Я тут, кстати, прихватил колбасок и хлеба, хочешь бутерброд?

— Но колбаски вегетарианские? Ты не забыл, что я вегетарианка?

И на секунду я ей даже поверил.

Медленно и тщательно я прожаривал колбаски. Сегодня особый день, и если в результате моих кулинарных упражнений Мэдди стошнит прямо в песок, это несколько обострит атмосферу. Но поджаренные на костре ирландские колбаски показались проголодавшейся после купания Мэдди лучшим блюдом на свете, а когда я вытащил маленькую бутылку вина и пластиковые стаканчики, она с трудом удержалась, чтобы не броситься мне на шею. Мы сидели на дюнах, смотрели в туманную даль, болтали и смеялись, и начинался прилив, а наши тени удлинялись. Я чувствовал полную гармонию с окружающим миром и даже не заметил, что Мэдди занялась костром. Но совсем немножко.

Мадлен объяснила, что приняла спонтанное решение исчезнуть, ничего не объясняя, потому что в противном случае ей пришлось бы прибить собственную мать чугунной кастрюлей Le Creuset.

— Мама, видимо, почувствовала, что я в депрессии, поэтому принялась утешать меня перечислением всего того, что есть у её счастливой дочери и чего не было у неё, когда она воспитывала детей.

— Но ты порадовалась, что не пришлось выходить замуж за твоего отца?